Черный клинок - Страница 55

Питер Мэтисон прослужил в техасских рейнджерах двенадцать лет, пытаясь противостоять разрушительному воздействию времени и новых порядков на этот последний отборный отряд стражей закона. Он часто думал о том, как они начали свое существование столетием раньше - гордыми защитниками границ Техасской республики. В ходе своей героической истории эти доблестные кавалеристы вели жестокие битвы с команчами и отличились в мексиканской и Гражданской войнах. Питер Мэтисон во всем этом, разумеется, участия не принимал, хотя ему и довелось наводить порядок, сражаясь с мексиканскими бандитами и всевозможными уголовниками.

Он вступил в ряды рейнджеров, поскольку среди американских стражей порядка они были уникальны - в их обязанности не входило носить форму и отдавать честь офицеру, проходить строевую подготовку и отчитываться перед начальством. По крайней мере, они были такими в пору расцвета своей славы, и отец Вулфа потратил целых десять лет, пытаясь в одиночку возродить ее. Из-за этого многие видели в нем героя, легендарную личность, уважая его за храбрость и жизненную философию, за верность взятому на себя делу, независимо от испытываемых при этом страданий и лишений.

Брак Питера Мэтисона с индианкой казался более чем странным, но лишь тем, кто плохо знал его. Открытая Рука - так звали мать Вулфа - была во всех отношениях достойной наследницей своих предков, индейцев-шошонов, живущих в бассейне реки Винд-Ривер. А Питера всю его жизнь привлекала незаурядность во всех ее проявлениях. Открытая Рука оказалась достаточно прагматичной - в гораздо большей степени, чем ее муж, - чтобы смириться с наступлением новых времен, с неизбежностью обустройства диких просторов под нужды переселенцев, продвигавшихся на запад из северо-восточных штатов. Наверное, она потому-то и вышла замуж за него - белого человека, техасского рейнджера. Она ощущала мощь нового мира, и ей не хотелось отстать от жизни, чтобы затем пасть, спиться, испытать горечь и безвременную старость в гнусных резервациях. Однажды он услышал, как она говорила Белому Луку, что видит будущее наступление новых времен в пронзительно-голубых глазах своего мужа, чувствует, как оно проявляется в выражении его красивого сурового лица. С другой стороны, у Белого Лука было собственное мнение насчет манеры поведения Питера Мэтисона.

Вулф помнил, как в один прекрасный вечер он спросил отца, правду ли говорят в школе, будто законы в Техасе устанавливались рейнджерами.

- Нет, - отрезал Питер Мэтисон, высокий, поджарый, продубленный ветром и солнцем, могучий телом и духом. - Мы сами по себе были законом.

Такой самонадеянный ответ был настолько характерен для Питера Мэтисона, что Вулф навсегда запомнил его. И в этом же заключалась причина того, почему Белый Лук не переносил своего зятя.

- Закон идет не от человека, а от окружающего его мира, - сказал он Вулфу вскоре после этого случая. - От голосов мира, от духов, к которым надо прислушиваться, даже если их слова трудно разобрать.

Мудрость эта подтвердилась с предельной очевидностью, когда однажды Питер Мэтисон вернулся домой бледный и задыхающийся. Он отмахнулся от встревоженных расспросов жены, однако за обедом потерял сознание. Вместо врача Открытая Рука позвала своего отца.

Всего только раз Белый Лук взглянул на Питера Мэтисона и велел расстелить одно из расшитых руками дочери одеял. Когда она это сделала, он извлек лоскутки тканей, выкрашенных в цвета четырех главных стран света. Разложив их в соответствующих углах одеяла, он размял свежий шалфей, держа руки над одеялом, так чтобы крупинки упали в его центр. Помещение тут же наполнилось запахом этого растения.

Белый Лук, обладавший, по мнению многих, могуществом большим, чем даже Черный Лось или Ворона Глупцов, был верховным шаманом шошонов с Винд-Ривер. Но, в отличие от других шаманов, его философия не замыкалась лишь на его племени, а, скорее, являлась синтезом мифов, философии и этики, позаимствованных и от других индейских племен. В свое время он очень много странствовал и, как поговаривали, встречал радушный прием даже со стороны тех племен индейской, как он выражался, нации, которые были врагами шошонов и их сородичей, - а именно со стороны свирепых и воинственных команчей Западного Техаса.

Вулф и Открытая Рука уложили лишившегося чувств Мэтисона на одеяло, а Белый Лук, опустившись рядом с ним на колени, достал два ястребиных пера. Одно он положил поперек горла больного, а другое - на низ живота. Затем он начал водить ими вдоль всего неподвижного тела, все время бормоча заклинания настолько низким голосом, что Вулф не смог разобрать слов.

Неожиданно одно из перьев резко замерло над животом Мэтисона. То же самое произошло и со вторым пером, и они пересекли друг друга.

- У него в животе яд, - определил Белый Лук. - Надо спешить. Он умирает.

В точке, где скрестились перья, он начертил раствором индиго круг, в середину которого положил гладкий камешек. Потом затянул песню, мелодия и слова которой наполнили, казалось, всю комнату. Вскоре от камня повеяло жаром, и он разогрелся докрасна, будто горящий уголек.

Тогда Белый Лук велел Открытой Руке и Вулфу оттянуть голову Питера назад и открыть ему рот. Зафиксировав язык при помощи полоски от высушенного языка буйвола, он достал длинную полую иглу дикобраза, перевязанную посередине окрашенным в темно-синий цвет сухожилием, и начал осторожно вводить ее Питеру в пищевод через рот. Затем он губами взял противоположный конец иглы и принялся делать сосательные движения, пока игла не наполнилась. После этого Белый Лук извлек ее и вылил содержимое в тарелку, поставленную дочерью. Эта процедура повторялась несколько раз, пока он, понюхав извлеченную из желудка жидкость, не удовлетворился результатом. Вслед за этим он поднял перья в низко поклонился, напевая другую песню. Потом убрал их вместе с иглой. В последнюю очередь он сиял с живота Питера Мэтисона камень, уже ставший к тому времени холодным. Внутри голубого круга сохранился похожий на синяк след, оставшийся у Питера на всю жизнь.